Об Украинской картинной галерее

[ya_rinka]

Я очень редко делаю перепосты. Но эта тема меня давненько интересовала. Не делаю запись закрытой, поскольку думаю, многим харьковчанам будет интересно.
Оригинал взят у ngeorgij в Об Украинской картинной галерее

    Этот пост – об Украинской картинной галерее (УКГ), которая была открыта 5 ноября 1935 года в специально построенном для неё здании на Бассейной, 18, сожжённом немцами вместе с остатками коллекции в августе 1943 года, за несколько дней до ухода из города. О внешнем виде здания мы можем судить лишь по картинке работы А.Ю.Лейбфрейда, нарисованной, как сказано на Форуме МедиаПорта, в 90-е годы по памяти,



да по немецкому аэрофотоснимку (которые вполне  удовлетворительно, на мой взгляд, согласуются друг с другом).



Надо сказать, что вплоть до последнего времени о существовании галереи массовому читателю не было известно практически ничего (в сети появление интереса к ней было связано, как мне кажется, с фотографией двухэтажного здания картинной галереи, попавшей где-то в подборку харьковских снимков).



  Лишь относительно недавно на Форуме была выложена картинка Лейбфрейда и фрагмент статьи из сборника одной московской конференции по реституции культурных ценностей после Второй мировой войны, написанной директором Харьковского художественного музея В.В.Мызгиной  (выложил Ben, за что ему моя признательность). Должна быть упомянута и статья главного хранителя Харьковского художественного музея Виктории Кацай  «Как погибла Украинская картинная галерея» (к  сожалению, реквизиты газеты, в которой статья была опубликована, мне не известны).
  Поводом для сегодняшнего поста послужил материал о жизни харьковских художников в оккупированном Харькове (содержащий, в том числе, и некоторые новые сведения об Украинской картинной галерее) из недавно вышедшего сборника воспоминаний «Город и война». Под катом выложены все упомянутые выше материалы. 

Фрагмент статьи В.В.Мызгиной:
"К началу Второй мировой войны музей (довоенное название - Украинская государственная картинная галерея) являлся, как указано в "Акте об ущербе и убытке, причиненном немецко-фашистскими захватчиками", одним из крупнейших хранилищ памятников культуры и искусства в Советском Союзе. Высокая ценность довоенного Харьковского художественного собрания объяснима как причастностью к его формированию многих истинных знатоков искусства, крупных меценатов, так и долгой историей его бытования. Коллекция ведет свое начало от 1805 года - времени, когда основатель Харьковского университета В.Каразин приобрел для университета у известного в Европе коллекционера Ф.Аделунга коллекцию графических произведений (2477) выдающихся мастеров западноевропейского искусства 16-18 веков: Кастильоне, Джордано, Буше, Гольциуса, Ван Дейка, Брейгеля, Дюрера...
         В течение XIX столетия это собрание пополнялось пожертвованиями выпускников университета И.Бецкого и А.Алферова: около 600 живописных полотен, более 3000 акварелей, рисунков, гравюр итальянских, нидерландских, голландских, французских и др. художников. Университетская коллекция пополнялась и в последующие годы. На ее базе работала кафедра теории искусствоведения, возглавляемая академиком Ф. Шмидтом. С этим собранием работали специалисты европейского уровня профессор Е.Редин и академик Н.Сумцов, известные исследователи С.Таранушенко, П.Жолтовский, Е.Никольская, Д.Гордеев, А.Зуммер...
          Харьков был одним из активнейших центров музейного строительства, В 1886 г. открыт второй по времени возникновения во всей Российской империи Харьковский городской художественно-промышленный музей. В 1913 г. - открыт музей церковно-археологический. В Харькове и его окрестностях бытовали ценные частные собрания Филонова, Харитоненко, Кенига и др. В результате многочисленных реорганизаций художественные разделы всех этих коллекций влились в Украинскую картинную галерею. Фонды ее насчитывали около 75 тыс. послереволюционных экспонатов.
Однако этот богатейший музей не был даже включен в план эвакуации! Под бомбежками за 9 дней до оккупации Харькова чудом было эвакуировано 4,7 тыс. экспонатов. На базе оставшейся в оккупации коллекции был образован Украинский художественный музей, который периодически подвергался ограблению. Из письменного заявления оберштурмфюрера СС доктора Ферстера от 10.11.42 г. следует, что из музея "вывезено несколько сот картин, в т.ч. 14 картин Айвазовского, произведения Репина, многие работы Поленова, Шишкина и др. Также вывезены все скульптуры и весь научный архив музея. Вышивками, коврами, гобеленами и др. экспонатами воспользовались солдаты".
         В период второй оккупации Харькова (февраль-март 1943 г.) специалисты штаба Розенберга отбирали из коллекции лучшие произведения для отправки в Германию. Один из архивных документов 1943 года свидетельствует об отправке 96 картин украинских мастеров, 185 картин западноевропейских мастеров, 12 гравюр на дереве и меди, 25 ковров и гобеленов. В немецких документах экспонаты, вывезенные из Киева и Харькова оцениваются как "ценнейшие предметы общественного украинского культурного богатства", оцениваются "во много миллионов", предполагается, что они будут иметь "огромное эстетическое и культурно-политическое значение".
          В августе 1943 г. за несколько дней до вступления советских войск в Харьков фашисты сожгли здание галереи с остатками экспонатов. В результате пожара, организованных и стихийных грабежей музей утратил десятки тысяч памятников отечественного, европейского и восточного искусства: иконы XV-XVIII столетий, картины Айвазовского, Боровиковского, Васильковского, Репина, Серова, Шевченко, Нестерова, Бенуа и др., произведения западноевропейских мастеров ХVI-XIX ст.: итальянского искусства - 200 полотен, испанского (в т.ч. Мурильо) - 8, голландского - 83, фламандского - 24, французского (в т.ч. - Шардена) - 145, австрийского - 40 и т.д., более 20.000 предметов декоративно-прикладного искусства (в т.ч. фарфора - около 5.000 экспонатов, бронзы - 2000), более 20.000 листов графики, образцы китайского, японского, египетского искусства (в т.ч. скульптурное изображение египетского бога Ра, ок.1500 г, до н.э.). Погибла ценнейшая музейная библиотека, весь технический инвентарь, превращено в руины здание музея. Ущерб музея был оценен в 23.497.659 золотых рублей (по курсу 1913 года)".

Фрагмент статьи Виктории Кацай:

      …Мирное течение жизни было прервано войной. Удалось эвакуировать лучшую, но меньшую часть собрания  - около 4 000 экспонатов. В единственном вагоне, который был выделен для эвакуации уехали в глубокий тыл три музея:  Украинская картинная галерея, Галерея картин Т.Г.Шевченко, Киевский музей Т.Г.Шевченко. Все, что не удалось эвакуировать, осталось в галерее на улице Бассейной, 18 (ныне ул. Петровского). Предвидя возможность бомбардировки Харькова, коллектив УКГ разработал план выноса экспонатов из здания на случай пожара. Были изготовлены специальные приспособления для быстрой эвакуации экспонатов из помещения, которыми, к сожалению, не удалось воспользоваться.  С другой стороны, Комитет по делам искусства при СНК УССР, обвиняя директора УКГ П.В.Кривеня в паникерстве, не только не допускал снятия экспозиции, но и дал распоряжение организовывать выставки. В соответствии с этим указанием, наряду с общей экспозицией была организована выставка - "Героическое прошлое русского народа в изобразительном искусстве", которая оставалась в галерее до занятия Харькова оккупантами.
Во время первого периода оккупации галерея, хотя и опустошенная, все же продолжала работать Она была переименована в Украинский художественный музей, который делился на четыре отдела украинского, западно-европейского, восточного искусства и кабинета графики. Сразу же в ноябре 1941 года был произведен учет художественных произведений, как оставшихся, так и звакуированных. Во время оккупации в галерее работали немецкие научные сотрудники из Мюнхена и Бремена, которые осуществляли отбор лучших экспонатов. Отобранные произведения были помещены в общую картотеку, и список их был направлен в комендатуру гестапо. В галерее в это время постоянно находился представитель штаба Розенберга. К назначенному захватчиками 3 ноября 1941 года директору музея проф. Кутепову часто приезжали "в гости" фашистские генералы и другие чины, имевшие власть в
Рейхе. И они увозили с собой картины, ковры, музейную уникальную мебель и
посуду. Тянул на свой вкус практически каждый немец, начиная с генерал-губернатора Леринга, который вывез из галереи комплект мебели "ампир", до последнего проходимца со свастикой на рукаве.
  Весной 1942 года музей был закрыт для всеобщего посещения. Лишь с разрешения СД право посещать музей имели офицеры и "представители немецких вооруженных сил". 21 октября 1942 года представителем СД был снят временный запрет на посещение музея гражданским населением, а на следующий день городская комендатура вновь наложила запрет на свободное посещение без особого разрешения коменданта города. Этот указ строго выполнялся администрацией Украинского художественного музея, о чем докладывал в городскую комендатуру Кутепов в ноябре 1942 года. Посещать музей разрешалось только организованными группами в субботу и в воскресенье с 10 до 14 час, а в остальные дни предусматривалось посещение "представителей немецких вооруженных сил". Директор музея проф. Кутепов надеялся, что при поддержке и помощи городской комендатуры Украинский художественный музей будет обеспечен всеми необходимыми средствами для нормальной деятельности. Однако в зимний период здание галереи не отапливалось и температура в помещении была ниже нуля. В таких условиях приходилось работать оставшимся в музее сотрудникам. Персонал все время сокращался. Если в 1941 году штат сотрудников составлял 30 человек, к началу 1942 года — 22 человека, то к ноябрю 1942 года — лишь 17 человек.
  Да и само здание галереи требовало ремонта, а для этого нужны были средства, которые, естественно, не выделялись. Так прошел 1942 год.
Во время вторичного занятия Харькова немцами, из галереи было вывезено огромное количество ценностей. В течение нескольких дней ценности грузились в автомашины и увозились в Восточную Пруссию. Были оставлены лишь наименее ценные экспонаты, живопись большого формата, почти весь кабинет графики, скульптура, мебель и искусствоведческая библиотека. Все это погибло во время пожара в 1943 году.
Было солнечное августовское утро. Улицы были пустынны, лишь кое-где проезжали машины с эсесовцами, оставленными для поджога города. И вот 16 августа в 10 часов утра к картинной галерее подкатила машина и остановилась. Из нее вышли два немца с баллоном в руках и быстро направились к галерее. Парадная дверь оказалась закрытой. Они разбили стекло, проникли в здание. Через некоторое время повалили клубы дыма, а затем огненные языки охватили верхний этаж, стали перебираться на нижние. В одно мгновение все здание было охвачено огнем. Немцы не отъезжали, а наблюдали за пожаром. И все же сотрудники музея и местные жители смогли спасти и спрятать у себя кое-какие картины, скульптуры, фарфор.  384 экспоната спасла сотрудник музея Г.А.Губа и 192 экспоната было принято от 55 граждан нашего города. Сгорели или были вывезены оккупантами уникальные произведения искусства. Из 2 507 произведений русских и украинских художников пропало 2 146, из которых, возможно, 1109 картин было отправлено в Германию. Из 680 картин западно-европейских мастеров погибло 559. Почти полностью был уничтожен кабинет графики, насчитывавший около 30 ООО рисунков и эстампов Немецкие мародеры опустошили богатейшую (около 30 000) коллекцию произведений декоративно-прикладного искусства, где были уникальные мебельные гарнитуры, сделанные в Западной Европе, персидские и украинские ковры, изделия из фарфора, нефрита, слоновой кости. Исчезли из Харьковского музея бесценные сокровища украинского народного искусства — 150 образцов национальной одежды, 2 500 гончарных изделий, 4ООО художественных плиток, 5200 вышивок. Оккупанты также уничтожили или вывезли уникальную коллекцию (около 1 000) украинской и русской иконописи XVI-XVIII ст. и весь научный архив музея.
  В 1944 году была создана специальная комиссия для проведения учета и составлены акты ущерба, причиненного Украинской картинной галерее города Харькова. Этот ущерб выразился суммой 95 466 029 руб, из которых 91 888 100 руб составляет стоимость вывезенных в Германию или погибших при пожаре музейных ценностей. Масштаб потерь ошеломляет.

Фрагмент беседы (очевидно, представителей органов) с художниками, остававшимися в оккупированном городе (из книги «Город и война»):

Профессор Симонов. Когда немцы отступали из Харькова, здесь битва происходила 12 дней. В начале августа начался грабеж. Во время третьего разграбления были вывезены почти все картины украинских художников, старых и советских. Количество их доходило до 700. Там была выставка украинских художников. Вся эта коллекция была вывезена.
    Необходимо отметить, что немцы вывозили картины небольших размеров. Все большие холсты, около ста, погибли во время пожара. Погибло также около 300 предметов старинного фарфора. Сгорела картина Репина «Отойди, сатана». Эта картина была подарена Репиным, в свое время я её натягивал на холст. Она написана до 1917 года и висела в вестибюле. Во время переселения музея она попала в подвал и немного попортилась. У нас был один из вариантов «Запорожцы пишут турецкому султану». Я надеюсь, что он вывезен. Был портрет Драгомирова Дубицкой, все это вывезено. Около ста картин погибло. Погиб фарфор Гарднера, Мителашевского и др. Около 70 предметов бронзы погибло, а также ткани, вышивки и костюмы, около ста названий. Думаю, эта цифра преуменьшена. Погибла вся скульптура, мрамор, гипсы. Был замечательный мраморный Вольтер, был чудный мрамор «Купающаяся Венера», «Спящий амурчик», «Смерть Сократа». В огне погибла искусствоведческая библиотека, около 20 тыс. названий. Очень богатый был отдел графики. Погибла дорогая мебель старинная, из красного дерева дворянского собрания, прекрасными шелками обитая, стоимостью много сот тысяч золотом. Вот что мне удалось приблизительно установить.
  Вместе с пожаром соседи бросались грабить. Сколько им удалось забрать, не знаю. Потом было обращение к гражданам и сейчас кое-что возвращают.
Тов. Иванов. Перед эвакуацией немцы систематически упаковывали ящики, отправляли их на вокзал. А уже в последнюю минуту, когда красные нажимали сильно, то несколько ящиков они вернули в музей, спустили в подвал, облили горючим, ходили по всем комнатам. Запылало все здание сверху донизу. Не было никакой возможности туда заскочить и спасти вещи. Спасли только из подвала.
Когда немцы первый раз приехали сюда, то из научных работников никто не приходил, остался только технический персонал. Один немецкий офицер, выдавая себя за племянника Айвазовского, пришел с запиской. Айвазовский был в экспозиции. «Это, — говорит, — все мои картины», приказал их снять. Снял 7-8 вещей, упаковали их. Он выдал фиктивную расписку, раскланялся. Технический персонал не мог ничего ответить, да и что они могли бы ответить, если приходили с оружием в руках. Забирали они [немцы] ковры, вещи некоторые, а в вещах они понимали хорошо, об этом можно судить по комиссионным магазинам. Они имели определенные задания и средства для закупки этих вещей.
Профессор Симонов. Они понимали в вещах только после того, как им скажешь, что это старинная вещь. У них был знаменитый антикварный магазин «Салон».
Тов. Иванов. Крупные картины галереи были в историческом музее, который сгорел. Там все погибло. Этот музей назывался еще краеведческим, помещался в институте.
У меня есть хорошее собрание старого стекла, начиная с XVII, ХVIII, XIX столетия. Мне больших трудов стоило его сохранить. Я прятал их в ящиках, в подвалах и т.д. Они очень падки на эти вещи. Мне это пришлось и от бомбежки спасать, и от немцев. Сейчас эта коллекция у меня полностью находится. За два года даже увеличил ее на 50% коллекцией, собранной инженером Штенбером, который умер.
Профессор Симонов. Судьба института. Зима 1941 года была ужасной. После того, как пришли немцы, люди вышли на улицу холодные и голодные, среди них толкались и наши художники. Все стремились как-нибудь оформиться, найти дело. Представьте себе тяжелое положение людей, а запасов никаких ни у кого не было. Таким путем возник какой-то актив художников. Художественные организации были оформлены в виде авторского товарищества. В управе образовалась организация,
ведающая искусством, и называлась она сначала УЗАПом (Украинская запись авторских прав). Это было нечто вроде союза или артели которая добивалась гражданских прав. В эту организацию влились писатели, композиторы, художники, имели своего секретаря или бригадира. Я был таким при секции художников. Я не видел ни одного писателя, композиторов тоже не было, а художников свыше 70 зарегистрировалось и это оказалось благотворительное учреждение. Оно давало аусвейс, т.е. на улице вас могли не хватать, вы могли отправляться в деревню, там менять свои пожитки с этим немецким удостоверением. Там немецкой печати не было.
Когда стали выдавать понемногу хлеба, то дали хлеба и нам. Таким образом, больше года существовало это авторское товарищество, не неся абсолютно никакой работы. Я, как секретарь, приходил раз или два в неделю, подписывал эти аусвейсы, и так мы существовали. Никакой теоретической работы, конечно, не было. Люди спасали свою жизнь, а если рисовали что-нибудь, так маленькие рисунки для немцев. Они любили, чтобы рисовали их портреты. Кто умел это делать, немного подрабатывал.
Рядом с этим возник институт. Конечно, никакого института практически не существовало. Все попытки начать здесь занятия, не могли осуществиться. Несколько производств организовали здесь. Писали пейзажи, карты, на рынок этикетки и т.д. Этот институт имел свою выставку, на которую художники почти не принимались. Она была под покровительством немцев.
  Художники, как организация, группировались возле свободного союза. Но немцы тоже не признавали союза. Бек был занят театрами, хотя он сам по профессии скульптор, к нам приходил редко, только для того, чтобы кулаками бить, кричать на нас.
  У нас был один случай с художником Савиным известным, из молодых, пользующихся большой популярностью. Он жанрист выдающийся и плакатист. У него двое детей и жена. Он немного хромает. Когда он эвакуировался в 1941 году, добрался до Миллерова. Там его выкинули на площадку возле вокзала с семьей и пожитками. Дальше двигаться он не мог. Пробыл он несколько дней в Миллерове, пришли немцы. Там он завоевал себе имя. С помощью владетельного заказчика решил перебраться в Харьков. Приехал сюда, но, правда, бедствовал очень сильно. Пришлось ему немножко помочь. И вот, подошел февраль и март, когда пришла Красная Армия. Все воспрянули духом, в том числе и Савин. Он нарисовал свой замечательный плакат «Наш Харьков». Но прошло три недели, сюда вступили немцы, вступил зондерфюрер. Плакат «Наш Харьков» был по всему Харькову развешен, и вот Бек в этой комнате собрал всех нас, кулаком стучал, кричал, что мы должны искупить свою вину. В частности, Савину было сказано, чтобы он нарисовал плакат лучше этого. Плакат «Наш Харьков» был перечеркнут, а рядом Савин должен был рисовать другой. Вы представляете себе моральное состояние художника, которому пришлось отрицать то, что он сделал. Ему было приказано нарисовать этих же воинов разбитыми, бегущими. Он нарисовал его, но выхода не было. Когда он явился на работу ровно в восемь часов, Бек орал на меня как сумасшедший. Явился Савин и тут же сделал второй плакат. Дается ему вторая тема. Эту тему Савин не мог сделать. Создалось ужасное положение. Если он не будет делать, несомненно погибнет. Делать — он чувствовал, что затягивает у себя петлю. И вот, вдруг утром меня вызывают, спрашивают, где Савин. Я понятия не имею. Его нет
в Харькове. Я немецкого языка не знаю, через переводчика приходится говорить. Оказалось, что какой-то владетельный заказчик Савина явился сюда. Узнав его моральное состояние, — а были немцы, которые не разделяли гитлеровскую политику, — он вывез Савина с семьей. Савин бежал от пропаганде-штафель, которая занималась делами искусства, от немцев к немцам, с помощью немцев. Где он находится, мне лично не известно. Нельзя говорить, что он уехал с немцами. Он бежал от немцев.
Профессор Прохоров. Савин явился жертвой роковых обстоятельств, которых он не мог преодолеть. Он должен был умереть, но у него двое детей, жена, умирать страшно. Конечно, было бы очень красиво умереть за это, но он не умер, бежал. Обвинять его, конечно, нельзя. Ушел он задолго до прихода наших войск. Он поехал в Изюм к семье на родину, думал там пережить, — это верст 120 отсюда, — а потом, когда утихнет, перебраться опять в Харьков. Он оказался в черте, окруженной немцами. Когда Красная Армия взяла Изюм, конечно, его там знают, и когда Красная Армия стала отступать дальше, то его с собой взяли. Он был в Ворошиловграде, в Купянске, а когда стали отступать дальше, его посадили в поезд, в Миллерово и завезли. Поезд попал в тупик. Они вышли из поезда и очутились в поле. Тут стрельба, бомбежка. Там он и остался. Больше ехать некуда было, и он вынужден был идти в Харьков.
Н.Г.Бурачек — известный украинский художник, пейзажист, как и все, недоедал, страдал болезнью сердца. Эта болезнь требовала известного режима. Но какой же тут режим, когда в комнате холод, есть нечего. Со стороны немцев никакого участия в этом отношении, поддержки не было. Естественно, он постепенно угасал. Затем, оторванность от работы, наконец, бомбежки, все это ужасные вещи. Все это, наконец,
и наши временные неудачи ложились настоящим гнетом на его душу. Впереди тьма, в настоящем ужас. Все это постепенно подорвало его силы. Я был у него за сутки до его смерти. Он сидел и писал маленький пейзаж. А утром на следующий день меня супруга его встретила и сказала, что Николай Григорьевич умер. Так что совокупность этих обстоятельств, которая связана с оккупацией Харькова, ускорили смерть Николая Григорьевича.
  На протяжении 11 месяцев не давали хлеба. Это значит, что установка была на то, чтобы, по крайней мере, половина населения, если не все, умрет. Проходя по улицам, мы видели и уже спокойно наблюдали, как валялись умершие и никто ничего не мог сделать, а немцы проходили спокойно и смотрели на это, как на неизбежное, необходимое.
  Если мы остались живыми, то не знаю как. Может быть, потому, что жили звериной жизнью, ложились спать одетыми очень рано и благодаря этому чуть-чуть держались.
Тов. Иванов. Центелович, художник безрукий, подобрал несколько товарищей и делал налеты на квартиры, добывал себе средства таким образом. За это его и других повесили.
Мы жили, главным образом, тем, что меняли. Я приспособился последнее время продавать небольшие иконки, этюдики небольшие писал. Когда начали хлеб выдавать, тогда немножко легче стало. Надо сказать откровенно, что в Харькове тогда погибали голодной смертью и к весне в каждом доме образовались горы трупов. Их закапывали в щелях. Гробов не делали, а вывозили в шифоньерах, в ящиках, прикрывали рогожей,
клали в яму. Эти ямы по 3-4 дня не зарывались и были случаи, что человеческое мясо обрезали и носили на базар продавать. Были случаи, что даже вешали за это и на груди вешали плакат: «Я повешен за то, что продавал человеческое мясо».
Среди художников была одна Серебрякова, еврейка, но она сбежала и в течение двух лет скрывалась в Полтавском округе. Евреям не разрешали нанимать подводы и стариков, не могущих идти, везли в ваннах по улицам. Некоторые евреи отказывались идти на эту Голгофу и там умирали. Причем, это было в декабре, когда было жутко холодно.

Профессор Симонов. Управа дала нам печатать какой-то патент для торговцев, и вверху должен был быть украинский трезубец. Когда этот патент принесли немцам на цензуру, то они вычеркнули трезубец.
  Главная база Бека была против нас, но его фактическое пребывание было в театре. Актеры получали офицерский паек. Немцы, в конце концов, после савинского инцидента не заказывали нам ничего. Мы делали этикетки на уксус, на спички. Однажды Бек меня вызвал, начал кричать на меня, почему мы печатаем огонь на спичечных этикетках красным цветом. Я стал объяснять ему, что художники огонь изображают красным и здесь нет никакой пропаганды.
Застать Бека было невозможно. Среди художников не было никого, кто бы знал немецкий язык. Однажды мы целую неделю его дожидались, потому что Бек не разрешал, а управа ничего не могла сделать.
Тов. Горелов. Воронцова-Тили — немка Ленинградской области. Она имела право на помощь, но не пошла к немцам, потому что чувствовала себя уже русской, и сын у нее был в Красной Армии, артиллерист. Она умерла демонстративно от голода, но не пошла за помощью к немцам, хотя могла бы получить, правда, небольшую, но все-таки регулярную помощь.
Профессор Симонов. Наш институт не существовал. Когда после мартовского ухода Красной Армии сотрудники института разъехались в разные стороны, кто — на запад, кто — на восток, институт стал беспризорным учреждением. Нужно было спасать имущество. О каких-нибудь занятиях не могло быть речи. Опять мы кое-какое производство затеяли, чтобы получить ресурсы для существования, опять спички, этикетки, вывески начали писать. То, что мы сделали на 30-40 тысяч, они замошенничали.
Тов. Супонин. Котляревская служила в пропаганде-штафель. У нее ребенок, которого она любит больше своей жизни. Муж ее эвакуировался с театром. У него в Днепропетровске отец, сестра и мать есть. Они кое-как питаются. Она давно мечтала уехать туда, потому что она здесь одинокий человек и вынуждена была поступить к немцам. Она писала там таблички и уехала в Днепропетровск к родным, потому что тут бомбежка, настрадалась. Она собиралась ехать на протяжении долгого времени, но
не было разрешения от комендатуры и проч. Перед приходом Красной Армии ей дали это разрешение, но до всякой эвакуации, еще было совершенно тихо. Я учился вместе с ее мужем, мы приятели.
  У Аташкина жена служила в управе и поддерживала его. У них тоже ребенок есть. Он театральный художник, но в театре не работал. Поскольку немцы семью вывозили, то ему расставаться с семьей было тяжело. Очевидно, он из-за этого уехал.
  Гороховцев работал в пропаганде-штафель первый и второй приход. Он делал карикатуры.
  Цибулько уехал просто по дури, художник он посредственный. Деятельности при немцах он не вел никакой, иконы писал. Жена его при советской власти была педагогом. Что можно о нем сказать? По-моему, у него голова немного вкось пошла и все.
Профессор Симонов. Люди, которые имели мужество все это переносить, и те думали, как выбраться из этого ада, которые не выдерживали, - думали только о том, куда бы уйти, куда бы залезть. Это был не уход с немцами, а людям казалось - там лучше. Вот я уеду в другое место, и там бомбы, вероятно, не падают. В этом большом городе беспрерывно бомбы падают. Было бы очень неправильно считать, что люди пошли с немцами. Я знаю людей, которые никак не солидаризировались с немцами, но говорили, что от Харькова ничего не останется. Горохова защищать трудно, но о других этого нельзя сказать.
Тов. Супонин. Цибулько — советский человек. Мы с ним учились вместе в художественном институте. Я его видел за месяц в «Салоне», где мы продавали краски. Человек явно ненавидел немцев и вдруг уехал.
Очевидно, побоялся бомбежки.
Профессор Симонов. Мы имели приказ выехать. Указан был час и день, я сам имел такое предложение. Меня вызвали в управу, как директора и сообщили: объявлена эвакуация, и извольте представить список, кто будет сейчас уходить с институтом. Я спросил, что я должен сделать, объявление или на словах сообщить? «Можно на словах». Я пришел, сказал, что объявлена эвакуация. Мне задают вопрос:
— А вы едете?
— Я, — говорю, — никуда не поеду.
Единственное, что нас пугало — ужасы боя. Там стояли, говорят, вагоны и будто бы была свободная посадка, но добровольцев не было, кроме тех, кто ехал из страха, паники.
Тов. Иванов. Первые три-четыре дня жуткая посадка была, все было забито. Платили деньги, только бы сесть. Но это было среди торгового класса, спекулянтов.
Профессор Симонов. Была агитация и такая, что придут большевики, они вас за то, что вы тут остались, будут наказывать, на паспорте будет штамп, что враг народа. Это, как ни говорите, на людей действовало. Многие этому, правда, не верили, особенно после того, как в марте была Красная Армия. В это время здесь было небольшое совещание: На этом совещании были Бажан, Корнейчук. Потом приехал Хрущев Н.С.
Выступали, говорили, что распространение этих слухов ложно, каждый человек работал потому, что спасал свою жизнь. Все-таки эта агитация была довольно сильной и немцы на этом играли. Прямо говорили: не уйдете, убьют вас. Это, конечно, тоже влияло.
                                                                                       7 октября 1943 г.
(Государственный архив Харьковской области, ф. П-2, оп. 31, д.17, л. 66~68об. Оригинал, машинопись).